Мать Мария - поэт, художник, философ, монахиня

Елизавета Юрьевна Пиленко родилась в 1891 году в Риге. Детство и отрочество будущей матери Марии прошло недалеко от Анапы, где у ее отца, любителя-агронома, директора Никитского ботанического сада в Крыму, было небольшое имение с виноградником. После смерти отца семья переселилась в Петербург.
В 15 лет Лиза стала интересоваться литературой и искусством, бывать на литературных вечерах. На одном из них она познакомилась с Александром Блоком, знакомство переросло в дружбу.

В 18 лет Елизавета выходит замуж за юриста Д.В.Кузьмина-Караваева. Во время их недолгого брака она всё больше углубляется в религиозные поиски и становится первой женщиной, окончившей заочно Санкт-Петербургскую духовную академию. В скором времени выходят из печати ее книги: "Скифские черепки", "Юрали", "Руфь".

Через несколько лет Елизавета Юрьевна разводится с супругом и уезжает с дочерью Гаяной в Анапу. Здесь ее застало начало революции, здесь она познакомилась со своим будущим вторым мужем - Даниилом Скобцовым и стала городской головой города Анапа. С супругом и уже с двумя детьми и матерью Елизавета Юрьевна эмигрировала сначала в Константинополь, затем в Югославию, позже в Париж. В Константинополе у нее родилась дочь Настя.

Жизнь в эмиграции, нужда и нищенство, и тяжкий удар - смерть двухлетней Насти - сталиМать Мария и дети дополнительным толчком к духовным поискам будущей матери Марии. Она научилась подавлять свое горе, помогая обездоленным, близким и далеким ей соотечественникам, всем тем, кто нуждался в поддержке. Таковых в эмигрантской среде во Франции было много. Елизаветой Юрьевной все сильнее овладевала тяга к монашеству, самоотверженному служению Господу Богу и людям.

Митрополит Евлогий (Георгиевский) поддерживал не только ее деятельность, но и стремление к иноческой жизни. Дальнейшая совместная жизнь супругов не представлялась возможной. С согласия мужа митрополит дал им церковный развод. В храме парижского русского Богословского института владыка Евлогий совершил постриг Елизаветы Скобцовой.
Поначалу она жила в келье при институте. Но ее целью было создание приюта для обездоленных, для тех, кто оказался вне «улицы жизни».
Мать Мария основала общежитие для одиноких женщин, а одну из комнат при нем переоборудовала в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, которую сама и расписала. Дом общежития, со столь звучным некогда названием - вилла де Сакс, поначалу был совершенно неблагоустроен. Мать Мария поселилась здесь первой и спала на полу.

Скоро ее гостеприимный и действенный приют стал настолько заселенным, что ей пришлось перейти жить в закуток под лестницей, за котельной.
В этом закутке, где часть окна была врыта в землю, она принимала посетителей, близких и знакомых, приглашая их «посидеть на пепле». Ее жилище было обставлено скудной мебелью, заполнено иконами, книгами и рукописями и дыра в стене, заткнутая старым сапогом.
Основанная ею благотворительная и культурно-просветительная организация помощи русским эмигрантам носила скромное название – «Православное дело». Её ближайшими помощниками стали о. Димитрий Клепинин, сын Юрий Скобцов, Ф.Т. Пьянов.

Через два года приют «трещал по всем углам» из-за перенаселения, потребовалось большее помещение. На улице Лурмель 77 был найден более подходящий дом. Одновременно здесь была открыта дешевая столовая. Парижане привыкли к тому, что часто на рассвете по рынку бродила русская монахиня в изношенном подряснике, с мешком за плечом и смиренно просила у торговцев овощами и фруктами пожертвовать кто чем может для бездомных обитателей ее приюта.

Мать Мария сама вела бухгалтерию, доставала все необходимое для общежития, а иногда стояла у плиты и готовила. Столовую посещали главным образом безработные эмигранты. Часть обедов, а их бывало до 120 в день, выдавалась бесплатно, остальная - по самим низким ценам.

Мать Мария не гнушалась никакими работами: она мыла полы, перебивала матрацы, но одновременно писала статьи, рисовала, вышивала и никогда не сидела без дела. Многие русские эмигранты относились к ней с недоверием, даже недоброжелательно и образ её монашества никак не воспринимали.
Но судьба ни в чем ее не щадила. Уехала в СССР дочь Гаяна, увлекшаяся коммунистическими идеями и не желавшая жить в изгнании. Спустя не полных два года после возвращения на Родину она неожиданно умерла от дизентерии.

м.Евдокия, м.Мария и м.Любовь, Villa de Saxe 1935

После оккупации нацистской Германией Франции жизнь резко изменилась. Начались преследования и жесткие ограничения. В июне 1942 года евреев Франции обязали носить на одежде пришитую жёлтую шестиконечную звезду. В это время мать Мария пишет стихи под названием «Звезда Давида»:

Два треугольника, звезда,
Щит праотца, царя Давида, —
Избрание, а не обида,
Великий путь, а не беда.

Знак Сущего, знак Иеговы,
Слиянность Бога и Творенья,
Таинственное откровенье,
Которое узрели вы.

Ещё один исполнен срок.
Опять гремит труба Исхода.
Судьбу избранного народа
Вещает снова нам пророк.

Израиль, ты опять гоним,
Но что людская воля злая,
Когда тебя в грозе Синая
Вновь вопрошает Элогим?

И пусть же ты, на ком печать,
Печать звезды шестиугольной,
Научишься душою вольной
На знак неволи отвечать.

«Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос, если бы мы были настоящими христианами, мы бы все надели звёзды. Теперь наступило время исповедничества», - написала мать Мария своему другу Константину Мочульскому. Дом на улице Лурмель 77 становится одним из центров Сопротивления. В 1942 году, согласно гитлеровскому плану «окончательного решения еврейского вопроса», началась депортация евреев из Франции.

По заранее подготовленным спискам в Париже предполагалось арестовать 28 тысяч евреев, но благодаря гражданской позиции некоторой части французских полицейских удалось многих предупредить, и они сумели скрыться. Мать Мария, как монахиня, смогла проникнуть на стадион (велодром), где в течение пяти суток содержались тысячи схваченных евреев, в том числе четыре тысячи детей.

Она принесла с собой еду, сколько смогла дотащить в мешке. Двое суток, не смыкая глаз, провела она среди них, оказывая помощь и утешая. С помощью мусорщиков она смогла спасти двоих (по некоторым источникам, четверых) маленьких детей: их вынесли со стадиона в мусорных ведрах.
«Квартирный кризис» в доме матери Марии достиг предела. Приют на Лурмеле был переполнен. Здесь скрывали не только евреев, но и участников французского Сопротивления. Некоторое время поваром в приюте матери Марии был один из бежавших из концлагеря советских военнопленных. Русский эмигрант Александр Угримов занимался поставкой хлеба и муки в лурмельское убежище. Так продолжалось до февраля 1943 года.

Софья Борисовна Пиленко (мать Елизаветы Юрьевны – монахини Марии) вспоминала:
«Утром ко мне в комнату пришел мой внук Юра Скобцов, относившийся ко всем старикам с особенной внимательностью, а ко мне и с сильной любовью. Затопил мне печь, пошел вниз за углем — и пропал. Я пошла посмотреть, отчего он не идет, и первый встречный сказал мне, что приехали немцы, арестовали Юру и держат его в канцелярии. Я побежала туда. Юра сидел в двух шагах от меня, но раздался окрик: „Куда вы? Не смейте входить! Кто вы такая?“ Я сказала, что я мать хозяйки столовой и хочу быть с моим внуком. Гестаповец Гофман (он хорошо говорил по-русски, потому что был выходцем из Прибалтики) закричал: „Вон! Где ваш поп? Давайте его сюда“. Потом, когда пришел отец Димитрий Клепинин, Гофман объявил, что они сейчас увезут Юру заложником и выпустят его, когда явятся мать Мария и Ф.Т. Пьянов. Я сейчас же послала за матерью Марией. Она и Пьянов, узнав, что Юру отпустят, когда они явятся, сейчас же приехали. Когда Юру увозили, мне позволили подойти к нему. Обняла я его и благословила. Он был общий любимец, удивительной доброты, готовый всякому помочь, сдержанный и кроткий. Если бы Юра не задержался, а поехал бы с матерью в деревню, может быть, они избежали бы ареста. На другой день увезли отца Димитрия, замечательного священника и человека, допрашивали его без конца и посадили вместе с Юрой в лагерь.
Когда мать Мария вернулась, приехал Гофман, как всегда, с немецким офицером. Долго допрашивал мать Марию, потом позвал меня, а ей приказал собираться (сначала ее обыскивал), потом начал кричать на меня: „Вы дурно воспитали вашу дочь, она только жидам помогает!“ Я ответила, что это неправда, для нее «нет эллина и иудея», а есть человек, что она и туберкулезным, и сумасшедшим, и всяким несчастным помогала. Если бы вы попали в какую беду, она и вам помогла бы. Мать Мария улыбнулась и сказала: „Пожалуй, помогла бы“.
Пришло время моему расставанию и с нею. Всю жизнь, почти неразлучно, дружно прожили мы вместе. Прощаясь, она, как всегда в самые тяжелые минуты моей жизни (когда сообщала о смерти моего сына, а потом внучки), сказала:„Крепись, мать!“ Обнялись мы, я ее благословила, и ее увезли навсегда. На другой день приехал Гофман и сказал:“Вы больше никогда не увидите вашу дочь“».
В своей книге «Мать Мария» протоиерей Сергий Гаккель пишет: «Отца Димитрия допрашивали в продолжение целых четырёх часов… Отцу Димитрию предлагали свободу при условии, что он впредь не будет помогать евреям. Он показал свой наперсный крест с изображением Распятия: “А этого Еврея вы знаете?” Ему ответили ударом по лицу».
Мать Марию поместили в форт Роменвиль. Отсюда она смогла даже написать письмо: «Мы все четверо вместе. Я нахожусь в большом зале с 34 женщинами. Гуляем два раза в день, отдыхаем, у нас много свободного времени. Вы несчастнее нас…». Вскоре узников перевезли в лагерь Компьень. Здесь мать Мария в последний раз увиделась с сыном. Однажды вечером ему удалось проскользнуть сквозь проволочную ограду, отделявшую женскую часть лагеря от мужской.
Всю ночь просидели они рядышком в бараке и шептали друг другу обнадеживающие слова. Юрий Скобцов переправил письмо на Лурмель:
«Мои любимые и самые дорогие! Вы уже, наверное, знаете, что я виделся с мусенькой в ночь ее отъезда в Германию, она была в замечательном состоянии духа и сказала мне, что мы должны верить в ее выносливость и вообще не волноваться за нее».
25 января 1944 года «поезд смерти» увез узников в Германию. Федор Пьянов, единственный, кому удалось пережить концлагеря, вспоминал: «У решетки по другую сторону стояли отец Димитрий и Юра, в полосатых халатах, таких же куртках и брюках, в парусиновых ботинках на деревянной подошве, на стриженных под нуль головах — легкие береты. Отец Димитрий был обрит... Наскоро сообщили, что едут с транспортом в Дору, за сорок километров от Бухенвальда. При прощании оба просили меня их благословить, что я сделал, и, в свою очередь, я их попросил меня благословить. Они скрылись в холодной мгле».
Софья Борисовна Пиленко получила от своего внука, Юры Скобцова, последнее письмо перед его депортацией в Германию:«Я абсолютно спокоен, даже немного горд разделить мамину участь. Обещаю вам с достоинством всё перенести. Всё равно рано или поздно мы все будем вместе. Абсолютно честно говорю, я ничего больше не боюсь: главное моё беспокойство — это вы, чтобы мне было совсем хорошо, я хочу уехать с сознанием, что вы спокойны, что на вас пребывает тот мир, которого никакие силы у нас отнять не смогут. Прошу всех, если кого чем-либо обидел, простить меня. Христос с вами! Моя любимая молитва, которую я буду каждое утро и каждый вечер повторять вместе с вами (8 ч. утра и 9 веч.): “Иже на всякое время и на всякий час…”»
Мать Марию направили в концлагерь Равенсбрюк. Здесь в 1944 году она встретила Софью Носович, которая после войны описала случай из лагерной жизни, когда однажды во время переклички мать Мария разговаривала с одной из девушек и не заметила, что надсмотрщица произнесла ее имя. «Та грубо окликнула ее и стеганула со всей силой ремнем по лицу. Матушка, будто не замечая этого, спокойно докончила начатую по-русски фразу. Взбешенная эсесовка набросилась на нее и сыпала удары ремнем по лицу, а та ее даже взглядом не удостоила… - У меня было такое чувство, будто ее и нет передо мной, - рассказывала она потом».

Бывало, что после тяжелой работы по укатыванию улицы лагеря примитивным каменным катком, она посещала тридцать первый барак, где размещались узницы из СССР. Она их утешала, обнимала как своих детей, вела оживленные разговоры о русском прошлом и настоящем. Тем из советских молоденьких пленниц, кого считала слабее себя, мать Мария приносила свой кусочек хлеба, последнюю ложку супа.

Одна из узниц Равенсбрюка писала, что «когда нас будили в четыре часа утра, первое, что мы видели, это - пламенеющий дым, первое, что мы ощущали, это гарь. “Только здесь над самой трубой клубы дыма мрачны, - говорила мать Мария, - а поднявшись ввысь, они превращаются в легкое облако, чтобы затем совсем развеяться в беспредельном пространстве. Так и души наши, оторвавшись от грешной земли, в легком неземном полете уходят в вечность для этой радостной жизни».

31 марта 1945 года, когда уже слышны были канонады наступающей Советской армии, мать Марию, узницу под № 19263, отправили в газовую камеру.
Существует несколько версий ее гибели. По одной из них мать Мария пошла в газовую камеру вместо женщины- еврейки, по другой - узнав, что из русского блока должны повести на смерть ее знакомую, молодую советскую женщину, она предложила обменяться с ней фуфайками с отпечатанным на них номером узника и, таким образом, пошла в газовую камеру вместо нее. Третья версия гласит, что она болела дизентерией, ее долгое время прятали, но в конечном итоге обнаружили.

Она настолько была слаба, что не могла стоять на ногах, и ее отправили в газовую камеру. Точных свидетельств нет. Но это ничего не меняет. Она пошла в «пещь огненную» покрытая мученическим венцом. Через два дня началось освобождение заключенных концлагеря Равенсбрюк.

Антоний, митрополит Сурожский, о матери Марии:«Она сумела, следуя по стопам своего Господа и Учителя, любить “напрасно”, “безрезультатно”: любить людей пропащих, безнадёжных, тех, “из кого всё равно ничего не выйдет”, кого “и могила не исправит”, — потому только, что они ей были “свои”, русские, обездоленные, погибающие; а позже, во время войны, просто потому, что они были люди в смертной опасности, в страхе, в гонении, голодные, осиротелые — свои по крови не потому, что они принадлежали той или другой национальности, а потому, что для них Свою Кровь излил Христос, потому, что ею овладела до конца Божественная Его Любовь».

Русский религиозный философ Николай Бердяев:
«Она принадлежала революционной эпохе, была социалистом-революционером, но не принадлежала к старому типу революционной интеллигенции. Но она не приняла революции в большевистской форме. Она прошла через русский культурный ренессанс начала века, через русскую поэзию эпохи символистов, была близка с А. Блоком, ей свойственно было беспокойство той эпохи.
Но в душе матери Марии отразились также религиозные искания и течения эпохи. Она была вольнослушательницей петербургской духовной академии. В эмиграции она была одной из немногих сочувствовавших русской религиозной философии. Она активно участвовала в Русском Христианском Студенческом Движении и отошла от него, когда в нем обнаружились очень правые течения. …
Была еще одна черта у м. Марии, которая играла огромную роль, и с которой связана ее гибель. У нее была страстная любовь к России и русскому народу. Последний период ее жизни, период войны, был весь окрашен в цвет страстного патриотизма, который принимал крайние формы. Исключительная любовь к России к русской земле и русскому народу делали ее часто несправедливой к Западу и западным течениям. Ее мироощущение можно назвать революционным славянофильством…
У меня было впечатление, что она стремилась к жертве и страданию, она хотела умереть за русский народ. Конец ее был героический…»

Судьба остальных узников

В лагере смерти Дора (при концлагере Бухенвальд, подземные заводы) от заражения крови, вызванного общим фурункулезом, упокоился (приблизительно 6 февраля 1944 г.) Юра Скобцов, сын матери Марии. Существует версия, что еще в лагере Компьен отец Димитрий Клепинин рукоположил его во священники.

В концлагере Дора о. Димитрий Клепинин отказался от нашивки, указывающей, что он - из Франции. С узниками из Советской России обращались хуже, и он всем сердцем желал разделить страдания своего народа. Отец Димитрий умер в концлагере от плеврита 9 февраля 1944 года.

Земные награды и увековечение памяти

Мать Мария (Скобцова) и о. Димитрий Клепинин удостоены звания Праведников мира от государства Израиль, их имена вписаны в мемориале Яд ва-Шем в Иерусалиме, где на Аллее Праведников мира в 1986 году были посажены деревья-памятники с именами обоих мучеников.
В 2003 г. была торжественно открыта памятная доска в честь матери Марии ио. Димитрия перед входом в здание 77 на улице Лурмель в Париже, где до конца 1960-х годов находился трёхэтажный дом союза "Православное дело".

В мае 2004 г. Святейший Синод Вселенского Константинопольского Патриархата причислил к лику святых пятерых мучеников и праведников - протоиерея Алексия Медведкова, священника Димитрия Клепинина, монахиню Марию (Скобцову), её сына Георгия (Юрия) Скобцова и Илью Фондаминского – первых православных святых, вышедших из русской эмиграции.

Во время торжественного чина прославления новоканонизированных святых в Александро-Невском соборе в Париже на богослужении присутствовали христиане разных конфессий. Архиепископ Парижа кардинал Жан-Мари Люстиже сказал, что Католическая Церковь тоже будет почитать этих мучеников как святых и покровителей Франции.

Все они, узники благочестия, последовали призыву Иисуса Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоанн 15:13).